Невозможная профессия: антиномии в психотерапии (10)

1. Как так может быть, что мы стараемся уменьшить токсический стыд и вину садистического Супер Эго пациента и при этом призываем его оставить собственную систему самооправданий?

2. Психоаналитики утверждают, что исповедь другому действует сильнее и глубже, чем исповедь самому себе. Отсюда они делают вывод, что психоанализ эффективнее самоанализа. Я еще могу согласиться, что психотерапевт может лучше увидеть мои изощренные психологические защиты, но что другой судья мне — нет.

3. Несколько недель назад я написал пост, где утверждал: «Терапия заканчивается, когда клиент равен мне по его способности осмысливать собственную жизнь. Как бы мне ни хотелось, выше этой планки ему не подняться». Сегодня у Дональда Винникотта прочитал: «Психоаналитическое исследование до известной степени есть попытка части психоаналитика продолжить собственный анализ дальше той точки, на которой остановился его собственный аналитик». То есть, когда мы оба в состоянии встретиться с чем-то новым в себе и мире, анализ из конечного превращается в бесконечный?

4. Я не думаю, что одно из основных достижений психотерапии — научить выносить страдание. Это неэлегантное решение. Почему бы не помочь клиенту быть счастливым?

5. Я не разделяю концепцию психоанализа, что для успеха необходим регресс клиента к расплывчатому хаосу детства. Вспоминаю, как наблюдал студента, проходящего терапию у психоаналитика. Год прошел, два прошло, три прошло, а он по-прежнему выглядел «хуже» всех в группе. Я позвонил аналитику и спросил: «Вадим, что с Сашей?» Ответ его был короток и лаконичен: «Он еще в регрессе». Не знаю, возможно, есть доля правды в словах коллег: «Хотите быстрых, но неглубоких изменений — идите к гештальтисту. Медленных, но неотвратимых — к аналитику». Но мне по-прежнему близка концепция Ф. Перлза, где бессознательному противопоставляется Эго; фантазии — очевидное; причинности — целеполагание, парению ассоциаций и неструктурированному потоку сознания — концентрация.

6. На одном из интенсивов меня назвали «Большой мам». Если пол — это приговор, то может ли «пап» стать «мам»?

7. Нелегко признать, что мы также склонны избегать близости и контакта, как наши клиенты. Мы также тревожны и напуганы при каждой новой встрече. Не знаю, как у вас, но если у меня один клиент в день — это полный рабочий день.

8. В психоанализе много ассоциаций, связанных с войной: защита; сопротивление; атака на сеттинг, пациент должен сдать партию, как безнадежную; необходимо парализовать влияние окружения и т. д. Видимо, таково было неспокойное время первой мировой. Я думаю, вы обратили внимание, что в современных книгах по психотерапии почти не встречается понятие «фрустрация». Да, изменились клиенты и группы. Стивен Пинкер в книге «Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше», приводит большое количество убедительных статистических данных о том, что количество войн в мире неуклонно снижается. Иногда я чувствую себя мастодонтом, когда говорю, что психотерапия — это баланс фрустрации и поддержки.

9. Нелегко разобраться в собственных чувствах, мыслях и переживаниях рядом с пациентом. Я объективен; это моя проекция; это мой перенос; нет, это мой контрперенос; а может быть проективная идентификация, мои идеи исходят извне, от пациента и т. д.?

10. Большой соблазн в терапии стать для клиента лучшей мамой, чем его собственная. Самая большая неудача в моей практике была связана именно с этим. Единственное, что немного уменьшает вину — это был единственный случай. Ведь если вдуматься, Дональд Винникот прав: «Психоаналитик принимает роль той или иной полезной фигуры из детства пациента. Он наживается на успехе того, кто делал грязную работу, когда пациент был ребенком». Сейчас, как только я начинаю испытывать сильную симпатию к клиенту; затягиваю сессии; думаю о том, как ему повезло, что он попал ко мне — я отдаляюсь.

Источник: vk.com

Комментарии: