МОЯ ЖИЗНЬ В БОГЕ (АВГУСТ’ 19)

Жизнь и служба в Киевском высшем военно-морском политическом училище

Свами Вишнудевананда Гири

Шло лето 1987 года. Я заканчивал третий курс КВВМПУ. Мне шел двадцатый год.

Я учился, нес, как и положено курсантам, наряды на камбузе, во внутреннем и гарнизонном карауле, вестовым в столовой, дневальным по роте. Работал в городе на постоянных выделениях на работы по воскресеньям. Еще я занимался на турнике, качался, продолжал занятия каратэ в спортгородке, ротной сушилке и спортзале. Выполнял дыхательные упражнения, немного цигун и, разумеется, всегда и везде продолжал свою медитацию.

 

Я был на хорошем счету у начальства, так как никогда не ссорился, не шел на конфликт, не нарушал правила дисциплины, и вообще был покладистым, в отличие от многих.

 

Курсанты, молодые и горячие парни конфликтовали между собой и младшими командирами постоянно. Лишь однажды за эти три года я вмешался в конфликт в классе и приструнил нашего горластого командира-начальника, старшину класса – старшину второй статьи Стригунова, просто пристально взглянув ему в глаза и спросив:

 

– А чего ты так кричишь?

 

Он замолчал, удивленно покрутил головой и успокоился под моим взглядом, не найдя что ответить.

Между тем в умах людей понемногу начинал дуть свежий ветер перемен. Наступала эпоха перестройки. Михаил Горбачев провозгласил курс на ускорение, затем на перестройку, демократию, гласность в стране и новое мышление. У советских людей пробуждалось сознание чего-то нового. Что-то неуловимо, неотвратимо менялось на наших глазах. Каждый вечер мы собирались в ротном помещении и смотрели передачу «Прожектор перестройки». В кругу курсантов активно обсуждались острые статьи в прессе и книги, разоблачающие сталинизм и проблемы советского общества. Мир менялся, но непонятно было, в какую сторону.

 

Начиная с третьего курса я почти полностью забросил учебу по причине отсутствия хоть какого-то интереса. Ну в самом деле, зачем мне было изучать диалектический материализм, научный коммунизм, философию марксизма-ленинизма, социалистическую политэкономию и оружие массового поражения? Военная психология, военная история еще вызывали во мне хоть какой-то какой отклик. Благодаря привычке с детства много читать, общей эрудиции и высокому интеллекту, я, не учась, без труда все запоминал, и сдавал все зачеты и экзамены на «хорошо» и «отлично». Конечно, я реально сидел в учебных аудиториях, деваться-то некуда, но занимался, как обычно, своими делами, никому не мешая. Медитировал, глядя в пространство перед собой, так, что останавливалось дыхание, или читал литературных классиков – Куприна, Бальзака.

 

Я много времени проводил в училищной библиотеке, а затем и дома, в курсантских отпусках, в библиотеке им. Л. Толстого, изучая философию Платона, Канта, Гегеля, Вольтера, Шопенгауэра, Фрейда, Фромма, Ницше, Шестова, Кьеркегора, Спинозу, Хайдеггера, экзистенциалистов, не забывая и русских космистов – Бердяева, Лосева, Розанова, Федорова, и, конечно, знаменитые труды Радхакришнана и Вивекананды по философии Веданты. Благо библиотека в училище была всегда на высоте. Начальство в целом заботилось о нашем культурном и интеллектуальном уровне, на третьем курсе поощрялись увольнения – коллективные походы в театры, музеи, которых в Киеве было немало.

Хоть мы и считались старшим, третьим курсом, дисциплина в роте и батальоне была весьма строгой, и это многим давило на нервы, ведь курсанты – обычные молодые люди, полные желаний, эгоизма, амбиций и иллюзий, но только в погонах. Трудна была не учеба, а сам подход к жизни и учебе, который пронизывал все. Проверки, проверки, инструктажи, наряды…

 

Создавалось впечатление, будто начальники своим излишним рвением искусственно создают нам трудности на каждом шагу, чтобы мы не расслаблялись. Мы шутили и даже придумали поговорки на эту тему: «Чтобы жизнь курсанту раем не казалась», «Чем угодно заниматься – лишь бы забодаться». Переделали даже фразу из статьи Ленина: «Учиться настоящему делу военным образом». Это у многих вызывало смех, иногда – протест, но только внутренний.

 

Поговаривали, что все это потому, что нас в этом году ждет комплексная министерская проверка из Москвы, а наш комбат ожидает новую звезду на погоны и по этой причине очень требователен к ротным в плане дисциплины. А те, в свою очередь, не слезают с младших командиров, а последним, понятно, деваться некуда, они и требуют от нас. Да, что говорить, наш третий курс был в том году объявлен лучшим в училище, а внутри курса мы были лучшей ротой! Таким образом, наша рота была лучшей во всем училище. Но, мы-то знали, чего это нам стоило – быть лучшими. Это стоило многих бессонных ночей, десятков пропущенных увольнений, постоянных разборок, замечаний, инструктажей, ночных и дневных проверок в кубриках, бесчисленных «больших сборов» к месту и не к месту, бесед на комсомольских собраниях и партактивах, не злых, но сильных глухих упреков в сторону младших командиров и офицеров, и, разумеется, кучи нервов.

 

Если вы лучшие, то это означает, что от вас постоянно ждут, что вы будете лучшими всегда и везде, за вами наблюдают, вас оценивают, и вам от этого никуда не деться.

 

Тем не менее, мы даже гордились, что мы – лучшие. Ругались иногда между собой, но и гордились одновременно. Все воспринимали жесткую дисциплину как неизбежность, необходимость, пусть все это и надоело, но так надо. Это военная служба, все знали, куда шли. В конце концов, мы сами сделали свой выбор, а выбор предполагает ответственность.

 

Моя служба в военном училище проходила легко по причине легкости характера, моей отстраненности, самодостаточности и невовлеченности во все происходящее. Она не ухудшила мою медитацию, напротив, многие переживания углубились именно благодаря аскезе, дисциплине, трудностям и тяготам курсантской жизни. Поэтому я даже благодарен тому, что мне удалось пройти. Я, как и в школе, был тихим «юродивым-хорошистом», который «сам себе на уме». Вернее, на природе ума.

 

Я привык играть, как обычно утаивая себя, делать, не делая, стремиться, не стремясь, действовать без надежды и страха. Научился хорошо соединять медитацию с жизнью и в совершенстве гибко играть свою роль. Здесь я никому не казался странным, как это было в школе. Это «юродство», наоборот, стало моей естественной натурой. Благодаря ему я всегда был полон огромной внутренней силы, блаженства и отрешения одновременно.

 

Одиночество, тайна, сокрытие своих опытов, взглядов и убеждений, создание нужных ролей, игра, игра…

 

На что еще я мог рассчитывать в советской стране с коммунистической культурой, в коммунистическом училище, когда за каждым из нас внимательно и чутко «присматривали» не только свои отцы-командиры, но и партия с ее многочисленными комсоргами, парторгами, замполитами, секретарями, парткомитетами и парткомиссиями?

 

Кроме этого, все мы хорошо знали, что за нами еще присматривают и особисты, которые, конечно, были в каждом училище и незримо делали свою работу. У нас была даже такая поговорка: «Скорость стука распространяется быстрее скорости звука», что означало примерно следующее: не болтай лишнего; знай: что, где и с кем – можно, а что – нельзя обсуждать, если хочешь сохранить свою карьеру. Такое было время. За «неправильные разговоры» вместо погон лейтенанта и диплома можно было вполне получить погоны матроса и перспективу дослуживать в них на ЧФ.

 

На третьем курсе уменьшилось число нарядов, работ, и нас стали чаще выпускать в город по выходным. Для многих моих одноклассников настали «веселые дни». Некоторые обзаводились семьями, некоторые развлекались так, как только могут это делать курсанты. Меня, как принято, звали на всевозможные сабантуи, вечеринки, дискотеки, я с удовольствием соглашался и… не приходил.

 

Я часто сознательно пропускал увольнения под предлогом, что мне надо выспаться.

 

В самом деле я ложился в кровать в пустом кубрике, но не для того чтобы поспать – я погружался в медитацию и самадхи. Это было единственное законное время, когда можно было уединиться и медитировать. Я ложился, расслаблялся, как обычно, поднимал энергию, проходил через грохот звуков нада, погружался в неясное состояние на миг, терял чувствительность тела, и выскальзывал из него, чтобы побродить в тонких мирах или полетать, попутешествовать по городу.

 

Мои развлечения были куда более захватывающими!

 

Когда нас отпускали город в увольнение, я большую часть времени проводил один.

 

Одиночество, уединение, ходьба в созерцании по городу – стали моим обычным состоянием. Я бродил целыми днями по Киеву, так же как это было в детстве в Севастополе. Как обычно, исследовал силовые линии и места, иногда встречался с их хранителями и наблюдателями. В Киеве их было гораздо больше, и они были сильнее.

 

Часто я заходил в кафе, кино, музеи и выставки, просто чтобы согреться, поесть, посидеть и продолжить свой путь в блаженстве.

 

Особенно мне полюбился Андреевский спуск. Там постоянно тусовались с выставками художники-сюрреалисты, с которыми я сошелся, так как у нас было нечто общее. Я вообще всегда любил андеграунд, это как раз то, чем был и я сам. Ведь сам я всегда находился в глубоком экзистенциальном андеграунде, хоть на мне и была военная форма. Я стал часто посещать выставки художников-сюрреалистов, абстракционистов, абсурдистов, примитивистов «митьков», молодежные мини-театры абсурда, хэппенинга, боди-арт выставки, которые тогда уже вовсю расцветали. Дали, Малевич, Кандинский, Серебряков всегда вдохновляли меня, но только не Пикассо.

 

Моей любимой музыкой тогда, кроме космических тем, был «Желтый звук» Альфреда Шнитке. Все, чего не понимали «люди мира сего», притягивало меня.

 

Помню, однажды, зайдя на одну такую выставку, я увидел толпу людей, которые что-то слушали и обсуждали. Я подошел поближе. Подиум, арка, колонны. Белый рояль. На нем – стакан водки, на стакане – кусок хлеба и огурец. За роялем – человек в одних трусах. Глядя ввысь, он вдохновенно играет «Лунную сонату» Бетховена. Абсурд земного бытия!

 

Все мы – актеры в этом театре абсурда. Мы – боги, играющие роли людей. Как же мне все это было близко!

 

Вся моя жизнь была такой же игрой абсурда. Я был един с Богом… в шинели курсанта третьего курса военно-морского училища.

 

Мы, будучи бесконечным единым разумом, живем как ограниченные существа, полностью захватившись иллюзией этого мира. Разве это не абсурд?

 

Я был всем, все было во мне. Мне ничего не было нужно, и никто не был нужен.

 

Весь мир был един со мной. Я был неописуемо, невероятно счастлив, переполнен божественным! И вовсю юродствовал в душе через эту любовь к «сюру», но разве можно было это хоть кому-то объяснить?

 

Некоторые курсанты-одноклассники, активисты-коммунисты даже упрекали меня за это, говоря, что мне всегда все равно. Особенно после того, как я отклонил свою кандидатуру на выборах на должность секретаря партбюро класса. Разве мог я им внятно объяснить, кто я такой и что здесь делаю?

 

Нет, мне было далеко не все равно, я внутри был полон до краев благословением того божественного, что всегда было со мной, того недвойственного абсурда бытия, юродства, веры, магии, гармонии, любви, медитации, непостижимости, но это никак не вписывалось в окружающую реальность. Я был человеком из другой культуры, или даже планеты, и не знал пока, как все это выразить, не нарушая принятых правил и гармонии.

 

Это ощущение абсурда бытия вылилось в то, что я начал сам для себя писать небольшие научно-философские статьи, и решил серьезно заняться научной работой на кафедре военной психологии и педагогики (ВПП) по теме «Нестандартные психологические ситуации и их роль в формировании эмоционально-волевой устойчивости». Это же ощущение стало притягивать в мою жизнь странных, парадоксальных людей, которые мне попадались в увольнениях и отпусках. Среди них была женщина, контактирующая с инопланетянами, маги, колдуны, экстрасенсы, художники-абсурдисты.

 

Понемногу я приобщался к магической стороне жизни социума. Я уже давно не искал свой путь, но активно искал способ и язык, которым мог бы его выразить для мира. Но пока, увы, не находил. Мне оставалось лишь, как обычно, все маскировать, скрывать, наглухо прятать, вуалировать, шифровать двойными, тройными смыслами, и этим, надо сказать, я овладел в совершенстве.

 

Такова жизнь. Люди – это люди, садху – это садху. Садху должен маскировать себя, чтобы не иметь проблем в общении с людьми. Это – закон.

 

Все происходящее было для меня лилой – азартной игрой ради других, которую я, однако, принял полностью. У меня, конечно, даже во сне не было амбиций сделать карьеру военного. Я жил как умел, среди молодых ребят, так, как мне позволяли обстоятельства моей жизни.

 

Отец иногда говорил, что я просто «отбывал номер», поскольку дал обещание родителям получить высшее образование и офицерское звание, и должен был его сдержать во что бы то ни стало. Обещания надо выполнять. Рама, царский принц, чтобы исполнить обещание, безропотно удалился на двенадцать лет в изгнание в джунгли и жил отшельником, принимая свою судьбу.

 

Я честно играл ту роль, которую выбрал, и старался играть ее достойно. Это была не моя роль, это был не мой мир, но сейчас это был мой выбор. Коль я принял его как испытание, свою практику, и дал обещание, я честно и искренне выполнял все, что от меня требовалось. Это была моя карма-йога.

 

Я очень спокойно переносил так называемые тяготы воинской службы. Я просто был садху, и для меня это было игрой, имитацией, исполнением роли. Живешь среди людей – делай вид, что ты человек.

 

Медитация набрала силу, стала естественной и по-настоящему соединилась с жизнью.

 

Мой дух был пробужден, сердце пусто, у меня не было ни надежд, ни планов. Я учился, но не тому, как стать будущим офицером, а тому, как хорошо играть роли в мире людей.

 

Я учился языку людей, который я пока знал плохо. Мне было, что сказать людям, но их языком я пока не владел в совершенстве. Я наблюдал, был свидетелем происходящего, жил целиком в своем духовном мире, и изображал из себя именно того, кого нужно. А этому я очень хорошо научился с самого детства.

 

Я плыл по течению своей кармы, играл с ней и спокойно шел к своей цели.

(продолжение следует)

Источник: http://www.advayta.org/1501#158 

Оставить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *


*